Select your language
Afrikaans
Arabic
Basque
Bulgarian
Catalan
Chichewa
Chinese
Croatian
Czech
Danish
Dutch
English
Farsi
Fijian
Filipino
French
German
Greek
Hebrew
Italian
Japanese
Kinyarwanda
Kisongie
Korean
Lingala
Malagasy
Norwegian
Nuer (Sudan/South-Sudan)
Oromo
Polish
Portuguese
Romanian
Russian
Slovak
Somali
Spanish
Swahili
Swedish
Tshiluba (DR Congo)
Turkish
Welsh

Краткие РазмышлениЯ О Нравственной Славе Господа Иисуса Христа

John Gifford Bellett

«Если какая душа хочет принести Господу жертву приношения хлебного, пусть принесет пшеничной муки, и вольет на нее елея, и положит на нее ливана, и принесет её к сынам Аароновым, священникам, и возьмет полную горсть муки с елеем и со всем ливаном, и сожжет сие священник в память на жертвеннике; жертва, благоухание, приятное Господу». (Лев. 2: 1, 2)

Слава Господа Иисуса троична: личная слава, официальная и нравственная. Свою личную славу Он всегда скрывал, за исключением тех моментов, когда вера открывала её или когда того требовал случай. Свою официальную славу Он также скрывал: Он не ходил по земле ни как Божественный Сын от недра Отчего, ни как облечённый властью Сын Давидов. И та и другая слава обычно была спрятана, когда Он день за днём прокладывал Свой путь среди жизненных обстоятельств. Но Его нравственную славу нельзя было спрятать: во всём Он не мог быть менее, чем совершенен, – это принадлежало Ему, это был Он Сам. Из-за своего чрезвычайного превосходства эта слава была слишком яркой для человеческого глаза, и она непрестанно изобличала и осуждала человека. Но она сияла, независимо от того, мог ли человек её вынести или нет. Ныне она освещает каждую страницу четырёх евангелий, как раньше она освещала каждую тропинку, которой проходил по этой земле Сам Господь.

О Господе кто-то сказал: «Его человечность в своём развитии была совершенно естественной». Прекрасно и совершенно верно сказано. Лук. 2: 52 подтверждает это. В Его развитии не было ничего противоестественного, всё в Его росте было как полагается. Его мудрость шла наравне с Его ростом и возрастом. Он был сначала ребёнком, затем мужем. Постепенно как Человек (как Божий человек в мире) Он будет свидетельствовать о мире, что дела его злы, и мир возненавидит Его; но как дитя (я бы сказал дитя по сердцу Бога) Он будет подчинён Своим родителям, находясь под законом и будучи полностью совершенным; в таких условиях Он возрастал в любви у Бога и человеков.

Однако, хотя в Нём, как мы теперь видим, наблюдался рост, в Нём не было никакой тени, искажения или ошибки; это отличает Его от любого другого человека. О Марии, Его матери, говорится, что она слагала всё, что касалось Его, в своём сердце[1]; но тень, неопределённость, да нет – сама тьма окутывала её разум, и Господь вынужден был сказать ей: «Зачем было вам искать меня?»[2]. Однако Его развитие было лишь одним из проявлений нравственной красоты – Его рост был упорядоченным и своевременным; и, можно добавить, как «человечность Его была совершенной в своём развитии», так и характер Его во всех своих проявлениях был полностью человеческим: всё, в чём он проявлялся, было, так сказать, обычным для человека.

Он был деревом, посаженным при потоках вод, которое приносит плод свой во время своё (Псалом 1); а всё прекрасно лишь в своё время[3]. Нравственная слава «дитяти Иисуса» сияет в своё время и в своём поколении; и когда Он стал мужем, та же самая слава принимает лишь другое временное выражение. Он знал, когда исполнять требования, которые выдвигала Его мать, когда отклонять их, а когда без слов признать их (Лука 2: 51, 8: 21; Иоанн 19: 27). И как мы в дальнейшем проследим Его путь, Он знал Гефсиманию во время её и во всём, что для неё характерно, и Святую Гору в своё время, каким бы оно ни было для Его духа, – летом или зимой. Он знал колодец у Сихаря[4] и дорогу, которая в последний раз вела Его в Иерусалим. Он ступал по каждой тропе и приходил на каждое место в том сознании, которое соответствовало тому, как смотрел на это место Бог. И точно также в тех случаях, которые требовали большей энергии. Осквернили дом Его Отца[5] – Он позволяет ревности снедать Его, с Ним плохо обошлись жители Самарянского селения[6] – Он терпит и идёт дальше.

И всё было совершенно во всех сочетаниях и во всякое время. Он плакал, когда подошёл к могиле Лазаря, хотя Он знал, что принёс мёртвым жизнь. Тот, Кто только что сказал «Я есмь воскрешение и жизнь», плакал. Божественная сила не препятствовала полностью проявляться человеческому сочувствию.

И именно совокупность, или сочетание, добродетелей составляет Его нравственную славу. Он умел, как говорит апостол, «жить в скудости и жить в изобилии»[7]; исльзовать мгновения, так сказать, благополучия и времена стеснения. Он познал каждое из этих состояний на Своём жизненном пути.

Так, на мгновение Он был введён в Свою славу – и что за светлое это было мгновение! Я имею в виду преображение. Там Он явился в Своём величии и славе. Как солнце, источник всякого света, сияет Он там, и такие видные мужи как Моисей и Илия участвуют с Ним в Его славе и сияют в этой славе с Ним. Но когда Он спустился с горы, Он запретил тем, которые были «очевидцами Его величия»[8], рассказывать об этом. И когда Он спустился к подножию горы, и изумленный народ подбежал приветствовать Его (Марк 9: 15), видя в Нём, как я думаю, хотя и неяркое, отражение той славы, в которой Он только что сиял, – Он не на миг не задерживается с тем, чтобы принимать от них почести, но сразу обращается к Своему обычному служению; Он умел, «быть в обилии», не превозносясь при этом. Он не искал положения среди людей, но уничижил (букв. сделался ничем, опустошил) Себя, лишил Себя какого бы то ни было величия, поспешил скрыть Свою славу, чтобы стать слугой, препоясанным, а не разодетым.

Так же было с Ним в другой ситуации, когда Он стал воскресшим Иисусом, каким Его можно увидеть в Иоанна 20. Здесь Он посреди Своих учеников в такой славе, которой не обладал, которую не являл, да и не мог никогда явить никто из людей. Он предстаёт победившим смерть и сокрушившим могилу. Но, хотя и прославленный, здесь Он не для того, чтобы от Своего народа принимать, так сказать, поздравления, как, естественно, бывает с тем, кто после тяжкого труда, страшной опасности и великой победы снова оказывается в кругу друзей и родных. Не то чтобы Он был безразличен к сочувствию других – Он искал сочувствия в своё время и, не находя его ни в ком, очень нуждался в нём. Но теперь Он воскрес из мёртвых и стал посреди Своих учеников, как будто Он зашел навестить их на денёк, а не явился к ним с триумфом. Наставляя их в том великом, что только что совершилось, Он говорит более о том, что это принесло им, нежели Ему.

Вот что значит пользоваться победой также, как воспользовался Авраам своей победой над несколькими царями. Пользоваться победой, как кто-то сказал, гораздо труднее, чем победить. Здесь мы снова видим, что значит уметь «жить в изобилии», уметь «насыщаться».

Но Он также умел «жить в скудости». Посмотрите, каков Он с жителями Самарянского селения в Луки 9. В сознании Своей личной славы, предвосхищая дни Своего вознесения, Он поступает по всем известному правилу, когда кто-то выдающийся желает известить жителей какого-нибудь населённого пункта, что идёт мимо, Он посылает перед Собой вестников. Но неверие Самарян всё меняет. Они отказываются принять Его. Они не хотят приготовить прямую стезю Господу славы, и Он вынужден как отверженный подыскать Себе другую тропинку, какую сможет. Но Он тут же занимает это положение без всякого ропота. Он снова становится, выражаясь словами Матф. 2, Назарянином[9] (Его тогда отвергли как Вифлеемлянина), и этот облик, отходя от селения Самарянского, Он принимает на Себя столь же совершенно, как совершенно Он носил совсем иной облик, когда Он к селению приближался.

Итак, Он умел «жить в скудости», и именно таким мы видим Его в Матф. 21. Он как Сын Давидов вступает в Иерусалим. Всё, что могло отличить Его в этом достоинстве, окружает и сопровождает Его. Он теперь в Своей земной славе, как тогда на святой горе Он явился в небесной славе. Эта земная слава принадлежала Ему, и Он не почитал это хищением; и когда того требовал момент, Он мог облечься в неё. Но вот неверие жителей Иерусалима, как тогда неверие жителей Самарянского селения, всё меняет, и Тот, Кто вошёл в город как его Царь, вынужден покинуть его, чтобы, так сказать, где придётся подыскать Себе ночлег. Он умеет "жить в скудости" как тогда, оказавшись вне Самарянского селения, так и теперь - вне Иерусалима.

Какое совершенство! Если тьма не объяла[10] свет Его личной и официальной славы, это дает лишь повод ещё ярче сиять Его нравственной славе. Ибо в нравственном смысле мы не найдём в человеческом характере ничего более прекрасного, чем это соединение сознательного унижения между людьми и сознания своей внутренней славы пред Богом. У некоторых святых мы также видим эту прекрасную черту. Авраам во все свои дни сознательно был странником и пришельцем между Хананеями, он не имел и не желал иметь даже пяди земли; но когда позволил случай, в соответствии с советом Самого Бога, он руководит царями в сознании своего достоинства в очах Божьих. Иаков говорил о своём странствии, о малых и несчастных своих днях[11], тем самым делая себя ничтожным по меркам этого мира; но в тот же самый момент он благословляет того, кто был в то время самым великим человеком на земле, сознавая, что в глазах Бога и пред ним он (Иаков) – лучший и больший из них двоих[12].

Давид просил хлеба и не стыдился этого. Но при всём том, он принимал царские почести и дань от своих подданных, например, в лице Авигеи. Павел был скован цепями, был заключён в темницу и говорит о своих узах; но в то же самое время он дает понять всем придворным и представителям высшего сословия Римской Империи, что он считает себя блаженным, единственным среди них счастливым человеком.

Именно это соединение сознательного унижения среди людей и сознания своей славы пред Богом находит своё высшее, ярчайшее, более того (когда я думаю о том, кем Он был), бесконечно сильное выражение в нашем Господе.

И в этом умении быть в обилии и в недостатке, быть в скудости и насыщаться, есть ещё черты нравственной красоты; ведь это говорит нам о том, что сердце того, кто усвоил этот урок, нацелено на конец странствия более, чем на само странствие. Если сердце наше смотрит на это странствие, нам совсем не по душе будут эти случайные неприятности и трудности, неровности и холмы на пути; но если сердце взирает на конец, то, естественно, оно не увидит всего этого, так как смотрит дальше, за них. То, что мы теперь увидели, несомненно, для кого-то из нас будет тайным, внутренним упрёком.

Но в характере нашего Господа есть другие сочетания, и на них нам нужно взглянуть. Кто-то сказал о Нём: «Из всех людей Он был самым милостивым, доступным и снисходительным». В Его путях мы наблюдаем нежность и доброту, никогда не виданную в человеке, и всё же мы всегда чувствуем, что Он – «странник и пришелец». Как это верно! Он был «пришельцем здесь» – пришельцем и чужим везде, где взбунтовавшийся человек занял это место. Но лишь только Он видел нужду и потребность в Нем, Он был очень близок. Та дистанция, которую Он соблюдал, и та открытость, с которой Он приближался к людям, были совершенны. Он не только взирал на унижение, царившее вокруг Него, но участвовал, вникал с исполненным сочувствия сердцем. Он не только отвергал грязь, царившую вокруг, – Он держался дистанции святости от любого пятна или прикосновения к испорченности. Смотри, как Он являет это сочетание отдаления и близости в Мрк. 6. Это волнующая сцена. Ученики возвращаются к Нему после долгого дневного служения. Он заботится о них. Он очень близко к сердцу принимает то, что они так устали. Он замечает это и тут же проявляет Свою заботу, говоря: «пойдите вы одни в пустынное место и отдохните немного»[13].

Но Сам Он с готовностью обращается к следовавшему за Ним множеству народа, чтобы узнать, что с ними; и когда Он увидел, что они как овцы, не имеющие пастыря, Он начал учить их. Во всём этом мы видим, каким близким Он был к различным возникающим вокруг нуждам, будь то необходимость отдыха для утомлённых учеников или жажда и невежество собравшегося народа. Но ученики не довольны Его вниманием к народу и требуют, чтобы Он отослал их прочь. Однако это противоречит Его мыслям и характеру. Между Ним и учениками тут же наступает отчуждение, которое вскоре выражается в том, что Он понудил их войти в лодку, пока Он отпустит народ. Но это отдаление от Него приносит им лишь новые трудности. На озере ветер и волны – против них; и вот, когда они в беде, Он близко, совсем рядом, чтобы в тяжёлую минуту придти на помощь, спасти и ободрить их!

Как же неотступно и последовательно всё это в проявлении сочетания святости и благодати! Он рядом, когда мы устали, терпим голод или опасность. Он далёк от нашей раздражительности и эгоизма. Его святость делала Его абсолютно чужим в таком испорченном мире; Его благодать оставляла Его всегда деятельным в таком полном нужды и страдания мире. И это, я могу сказать, отмечает Его жизнь великой нравственной славой; хотя из-за состояния всего того, что окружало Его, Он был вынужден оставаться одиноким, всё же нужда и горе вокруг подталкивали Его к активности. Эта активность была направлена на разного рода людей и, поэтому, должна была принимать всевозможные формы. Противники, народ, группа учеников, следовавших за Ним, (двенадцать) и отдельные личности — эти люди держали Его в состоянии не только постоянной, но и разнообразной активности; Он должен был знать (и Он, конечно же, знал это в совершенстве), как отвечать каждому.

И кроме этого, мы видим Его временами за чьим-то столом; но в этом мы можем лишь отметить новые различные проявления Его совершенства. За столом у фарисеев, где мы иногда Его видим, Он не участвует в семейной сцене, не становится её частью, но Он сохраняет те черты, которые характеризовали Его до этого, и то, в качестве Кого Он был приглашён. Он не только гость, для которого – учтивость и гостеприимство хозяина дома, но Он пришёл сюда в таком образе, в каком сюда ещё никто не входил, пришёл Он Сам – и Он может обличать и учить. Он всё ещё Свет (Ин. 9:5) и Он неизбежно поступает как Свет: поэтому здесь, в доме — так же, как и там, за дверью — Он освещает, изобличает тьму (см. Лук 7:40).

Но если в дом фарисея Он снова и снова входил в образе учителя и, как и подобает учителю, обличал то нравственное состояние, с которым сталкивался, то в дом мытаря Он. Левий сделал для Него в своём доме пир и посадил рядом с Ним мытарей и грешников. Это, конечно, вызывает раздражение у книжников, религиозных лидеров, и тогда Господь, открывая Себя как Спасителя, говорит им: «не здоровые имеют нужду во враче, но больные, пойдите, научитесь, что значит: милости хочу, а не жертвы? Ибо Я пришел призвать не праведников, но грешников к покаянию» (Мф 9:12-13). Какие простые это слова, но в то же время сколько в них силы и смысла! Фарисей по имени Симон возражал против того, чтбы грешница вошла в его дом и приблизилась к Господу Иисусу; мытарь по имени Левий пригласил таких, как она в качестве сотрапезников Господа Иисуса. И в соответствии с этим Господь в одном доме ведёт Себя как обличитель, а в другом — открывается в бесконечной благодати как Спаситель.

Однако мы найдём Его и у других людей за столом. Давайте последуем за Ним в Иерихон и Еммаус (Лк. 19 и 24). В каждом из этих случаев Он оказывался за столом, потому что у тех людей было сердечное желание пригласить Его; но это желание было по-разному вызвано (то есть продиктовано различными устремлениями). Закхей до этого бал всего лишь грешник, дитя той натуры, которая, как известно, в своих истоках и проявлениях полностью испорчена. Но в тот самый момент его влёк Отец, и его душа вся устремилась к Иисусу. Он жаждал видеть Его, и это желание заставило его протиснуться сквозь толпу и залезть на смоковницу — лишь бы увидеть, когда Он будет проходить. Господь взглянул на него и тут же пригласил Себя к нему в дом. Это очень примечательно — в доме этого мытаря в Иерихоне Иисус становится незваным Гостем, Который Сам Себя пригласил!

В этом доме — то, что готово приветить Его: первые движения духовной жизни в сердце бедного грешника и желание, рождённое притягательным действием Отца (Ин 6:14). Однако Господь входит туда чудеснейшим, совершенно особенным образом: Он поступает здесь, как всегда, отзывчиво и последовательно — Он хочет зажечь и утверждать эту едва зародившуюся жизнь до тех пор, пока она не проявится какой-нибудь из своих прекрасных добродетелей и не принесёт какой-нибудь добрый плод. «Господи! половину имения моего я отдам нищим, и, если кого чем обидел, воздам вчетверо» (Лк 19:8).

В Еммаусе также родилось желание, но при других условиях. Это было желание не только что привлечённой души, но восстановленных святых. Эти двое учеников дали в сердце место неверию. Они возвращались домой опечаленные и разочарованные в Иисусе. Вскоре после того, как Он присоединяется к ним на дороге, Господь обличает их, но речь Свою Он строит так, чтобы зажечь их сердца (Лк 24:32). Затем их совместный путь заканчивается у ворот их дома, Господь делает вид, что хочет идти далее. Он не стал бы туда Сам Себя приглашать, как Он это сделал в Иерихоне. Нравственное состояние этих учеников не было таким, как у Закхея. Однако, как только Его пригласили, Он входит — входит лишь для того, чтобы и дальше зажигать в их сердцах то желание, с которым Его сюда пригласили — чтобы потом вполне это желание удовлетворить. А всё так и случилось: радость их сердца так велика, что, какая бы это ни была поздняя ночь, — они тут же возвращаются в Иерусалим, чтобы поделиться этой радостью с братьями.

Какими дивными проявлениями нравственной красоты исполнены эти события! Гость в доме фарисеев, гость в доме мытарей, гость в доме учеников — званый и незваный гость в лице Господа Иисуса сидит на Своём месте во всём Его совершенстве и красоте. Я мог бы упомянуть для примера и другие столы, за которыми Он сидел, но здесь я ограничусь рассмотрением ещё одного. В Вифании мы видим, как Он участвует в тёплой семейной сцене. Если бы Иисус не одобрял идею Христианской семьи, Он не оказался бы в Вифании. Но мы видим Его там, и более того, там мы видим Его в ещё новом проявлении Его нравственной красоты. Он здесь как друг семьи, и здесь, в Вифании Он находит то, что по сей день и среди нас бывает столь драгоценно — Он чувствует себя дома. «Иисус же любил Марфу и сестру её и Лазаря» (Ин 11:5) — слова, которые это открывают. Он любил их не любовью Спасителя или Пастыря, хотя мы знаем, что Он был для них и тем, и другим. Это была любовь друга семьи. Но хотя Он и друг, близкий друг, Которому (когда бы Ему ни захотелось придти) здесь всегда рады, Он не вмешивается в порядки этого дома. Марфа —домохозяйка, та, кто заботится об этой семье, полезная и нужная на своём месте; и Иисус, непременно, оставит её там, где Он её находит. Это не Его дело менять или улаживать что-то в таких вопросах. Лазарь может возлежать рядом с гостями за семейным столом, Мария может отстраниться и удалиться в своё царство, то есть в Царство Божье внутри неё, и Марфа может заботиться и служить. Пусть будет так. Иисус оставляет всё здесь именно таким, каким находит. Тот, Кто не хотел войти в дом другого, не будучи приглашённым, входя в дом тех сестёр и брата, не хочет вмешиваться в порядки этого дома. Но если одна из членов этой семьи, вместо того, чтобы держаться своего места в семье, покидает это место, чтобы в Его присутствии стать учителем, Он непременно займёт Своё возвышенное положение, чтобы привести в Божественный порядок то домашнее, во что Он обычно не вмешивался и к чему не прикасался (Лк 10).

Какая красота, во всех её разных и таких утончённых проявлениях! Кто может пройти и увидеть все Его пути? Не скажет ли орёл, что этого не в силах увидеть его глаз? И если никакой человеческий глаз не может увидеть всё в этом одном Предмете, то где же тогда человеческий характер, который своей собственной тенью, своим несовершенством никак не способствует проявлению Его света. Никто из нас не считает Иоанна, Петра или остальных учеников жестокими или злыми. Совсем наоборот. Мы чувствуем, что смогли бы доверить им свои печали или нужды. Но этот маленький рассказ в Марка 6, к которому я обращался выше, показывает нам, что все они поступили не так, все они удалились, когда к ним обратился голодный народ, и это стало угрожать их спокойствию; но для Иисуса, напротив, это был именно тот момент, тот случай, когда Он приблизился. Возлюбленные, всё это рассказывает нам, как прекрасен Господь Иисус. «Я не знаю никого» — сказал однажды некто: «кто был бы так добр, так снисходителен, как Он, Который сошёл к бедным грешникам. Я доверяю Его любви больше, чем любви Марии или кого-либо из святых, не просто Его Божественной мощи, но Его сердечной человеческий нежности. Никто никогда не являл такой любви, не имел такой любви, не доказал её так с таким совершенством — никто никогда не внушал мне столько доверия. Пусть другие идут, если хотят, к святым или к ангелам; я больше доверяю доброте Иисуса». Да, действительно, это так — и тот случай в Марка 6, в котором выдали себя тесные сердца лучших из нас, Петра и Иоанна, но в котором открылась полная, неутомимая, спасающая благодать Иисуса, тот случай подтверждает это.

Но далее. В Господе Иисусе мы видим сочетания различных черт характера, а также разных проявлений добродетели и благодати. Это видно в Его отношении к миру в дни Его земного пути. Он был одновременно победителем, страдальцем и благодетелем. Какая в этом сочетании сияет нравственная слава! Он одолел мир, отвергнув все его прелести и предложения; Он страдал от мира, свидетельствуя перед Богом против всего пути и духа мира; Он благословил мир, непрестанно раздавая Свою любовь и силу, воздавая добром за зло. Искушения этого мира сделали Его лишь победителем; нечистота и враждебность — страдальцем; несчастье — благодетелем. Какое сочетание! Какие лучи той нравственной славы сияют здесь вместе!

Господь Иисус явил, что значит слово, которое часто звучит среди нас: «в мире, но не от мира» — выражение взятое из Его собственных слов: «Не молю, чтобы Ты взял их из мира, но чтобы сохранил их от зла» (Ин 17:15). Он явил это состояние в течение всей Своей жизни: Он всегда был в мире, активный посреди невежества, страдания и несчастья, но Он никогда не был от мира, как те, кто разделяет с миром его надежды, проекты и замыслы, кто дышит его духом. В 7-й же главе Иоанна, как мне кажется, это Его состояние особенно проявилось. Это было время праздника кущей, самое радостное время в Израиле, предчувствие грядущего Царства, пора собирания плодов, когда людям надо было лишь вспоминать, что когда-то они странствовали по пустыне и жили в кущах (шалашах). Братья предлагают Ему воспользоваться этим моментом, когда, так сказать, «весь мир» был в Иерусалиме. Они хотели бы, чтобы Он придал Себе значимости, сделался, как мы сказали, «человеком от мира». «Если Ты творишь такие дела, — говорят они, — то яви Себя миру» (Ин 7:4). Он отказался. Его время отмечать праздник кущей ещё не настало. Он примет царство в мире и будет велик до края земли, когда настанет Его день; но путь Его ведёт всё ещё к жертвеннику, а не к престолу. Он не пойдёт на этот праздник, чтобы быть от него (частью праздника), хотя Он будет в нём. Поэтому, когда Он в это время приходит в город, мы видим Его в служении, а не в славе, Он не совершает чудес, чем Его братья надеялись привлечь к Нему внимание людей, но Он учит других и, при этом, Себя Самого отодвигает на задний план: «Мое учение — не Мое, но Пославшего Меня» (Ин 7:16).

Как много в этом примечательного, неповторимого! И всё это было частью славы Господа Иисуса, совершенного Человека, в Его отношении к миру. Он был победителем, страдальцем и благодетелем — в мире, но не от мира. Однако с таким же совершенством Он, являя эти прекрасные сочетания, в некоторых случаях действует по-разному. Так, имея дело со скорбью, находящейся, можно сказать, вне, Он выражает нежность, связанную с силой исцеления и избавления; но когда перед Ним скорбь учеников, мы видим Его не только нежным, но и верным, твёрдым. Прокажённый в Матфея 8 был чужим. Он приносит свою скорбь ко Христу и тут же получает исцеление. Ученики, в той же главе, также находятся в скорби, буря наводит на них ужас; но они получают не только избавление, но и упрёк. «Что вы так боязливы, маловерные?» — говорит Он им. И всё же у прокажённого было не больше веры, чем у учеников. Если они говорят: «Господи! спаси нас, погибаем» — он говорит: «Господи! если хочешь, можешь меня очистить». Учеников, однако, в отличие от прокажённого, Господь упрекает, и не случайно: ведь в этих двух случаях перед Господом совсем разное. В первом случае перед Ним была просто скорбь, во втором случае — не только скорбь, но и душа человека. Поэтому нежность, одна только нежность, была Его ответом там; но твёрдость и верность должны стать частью Его ответа здесь. Разные люди (Его ученики и чужие) находятся в разных отношениях с Ним, и это объясняет нам разницу в поведении Господа и показывает нам, с каким совершенством Он действовал по-разному в случаях, которые были очень близки один к другому, но, все же были не одно и то же.

Однако далее о совершенстве. Хотя Сам Иисус упрекает и обличает, но другим Он не позволяет легкомысленно делать это. Так в прежние дни Господь смирял Моисея, но Мариам и Аарону Он не позволил упрекать его (Чсл 11 и 12). В пустыне Израиль терпел наказания от руки Божьей, но для Валаама или какого другого противника Бог был Тем, Кто не видит неправды в Своём народе и не позволяет, чтобы какое-то там колдовство одолело их. И как прекрасно и поразительно то, как Господь Иисус вступается за двух учеников перед другими десятью (Мтф 20) и как в другой раз, послав, как бы по секрету, Иоанну Крестителю слово предостережения и увещания (такое слово, какое могла понять только совесть Иоанна), Он поворачивается к народу и говорит об Иоанне лишь с одобрением и восхищением (Мтф 11:1-15).

И ещё о той благодати, с какой Он в разных случаях по-разному действовал. Даже в отношении с учениками однажды наступил момент, когда больше не видно было Его верности и твёрдости, но изливалась одна только нежность. Я имею в виду час расставания (Ин 14-16). Тогда было слишком поздно быть «твёрдым», момент не позволял того. То было время, на которое сердце предъявило свои права. То был момент, когда нужно отложить воспитание души. Он открывает им свежие тайны, воистину тайны самого близкого и дорогого общения, общения между ними и Отцом, — но там нет ничего, что можно было бы назвать упрёком. Нет ни слова типа «Маловерные!» или «Неужели и вы еще не разумеете?». Единственное слово, которое тогда могло бы прозвучать упрёком, служит лишь к тому, чтобы ученики увидели рану, нанесённую Его сердцу, чтобы они глубже познали Его любовь к ним. В совершенных помышлениях и сердечных устремлениях Иисуса то была святыня скорби в час расставания; мы также ничтожным образом испытываем это состояние, хотя бы настолько, что мы можем наслаждаться и радоваться полному выражению этого состояния в Нём. «Есть время обнимать, — говорит Проповедник, — есть время уклоняться от объятий». Таков один из законов любви, и Господь Иисус исполнил его.

Но продолжим. Он, когда того требует случай, не позволяет умерять Свою твёрдость, и всё же Он проходит мимо таких обстоятельств, которые возмутили бы человеческое благоразумие и вызвали справедливое негодование со стороны нравственного чувства человека. Он не хотел завоёвывать Своих учеников посредством жалкого слащавого дружелюбия. Мёд, так же как и закваска, был исключён из жертвы, посвящаемой огню. Ни того, ни другого не было в хлебном приношении (Лев 2:11). Не было его и у Господа Иисуса, Который был истинным хлебным приношением. Ученики не видели от своего Наставника ничего просто учтивого, дружелюбного. У Него не было той вежливости, которая принимает во внимание удобство окружающих. Он не пытался быть приятным, но так крепко привязал Он к Себе их сердца; и это сила! Всегда есть сила в том, когда кто-то завоёвывает доверие, не добиваясь этого, — ведь в этом случае сердце познаёт реальность его любви. «Мы все знаем, — сказал кто-то, — как различать любовь и простое внимание и что может быть море внимания при полном отсутствии любви. Многие, должно быть, думают, что можно вниманием к человеку завоевать его доверие, но мы-то знаем, что сделать это может только любовь». Как это верно! Внимание, если это просто внимание, — ни что иное как мёд, и как же много этого жалкого вещества можно найти у нас! Мы, возможно, не ставим себе цели бульшей, чем удаление закваски, и пропитываем наше приношение таким вот мёдом, и при том мы склонны думать, что всё в порядке. Если мы дружелюбны и играем свою роль на сцене чинного, вежливого, благовоспитанного общества, тем самым сохраняя с людьми добрые взаимоотношения, то и мы довольны собой, и другие — нами. Но разве это служение Богу? Это ли хлебное приношение? Является ли это частью нравственной славы совершенного человека? Конечно же нет! Мы, полагаю, можем естественно думать, что для достижения этой высокой цели нет ничего лучшего и более эффективного, и всё же одна из тайн святилища состоит в том, что мёд там не использовался для того, чтобы подсластить приношение.

Какими же совершенными в своей нравственной славе и красоте (раскрывающихся постепенно и всегда ко времени, в их сочетаниях и различиях) были все пути Сына Человеческого!

Иисус в Своей жизни был ярко сияющим Светильником. Он был таким Светильником, для Которого не нужны были ни щипцы, ни лотки для снятия нагара (ср. Исх 25:38). Он стоял пред Богом постоянно и горел, как бы наполненный чистым выбитым елеем (Исх 27:20). Он делал явным всё, что было вокруг, изобличая и порицая, при этом Его положение всегда оставалось безупречным.

Когда бы ученики или противники ни упрекали Его (а это повторялось снова и снова), Он никогда не извинялся. Однажды ученики жалуются: «Учитель! неужели Тебе нужды нет, что мы погибаем?» (Мр 4:38), — но Он и не думает о том, чтобы извиняться за сон, от которого они пробу­дили Его этим упрёком. В другой раз они возра­жают Ему: «народ окружает Тебя и теснит, — и Ты говоришь: кто прикоснулся ко Мне?» (Лк 8:45), — но Ему не нужно оправдывать тот вопрос, Ему нужен ответ на него. Ещё в другой раз Марфа говорит Ему: «Господи! если бы Ты был здесь, не умер бы брат мой», — но Он не просит прощения ни в том, что не был там тогда, ни в том, что медлил два дня и не приходил, а открывает Марфе, каким чудесным стал тот час лишь потому, что Он тогда помедлил.

Каким же славным это было оправданием тому, что Он медлил! И так было всегда: когда бы Его ни упрекали и ни обвиняли, Он не взял обратно ни одного слова и не сделал назад ни одного шага. Он обвинял всякий язык, который осмеливался судить Его. Мать журит Его в Луки 2, но вместо того, чтобы благополучно отчитать Его, она вынуждена выслушать от Него порицание её тёмных, грешных мыслей. Пётр принимается выговаривать Ему: «да не будет этого с Тобою!» (Мф 16:22), но Петру предстоит узнать, что сам сатана подтолкнул его к этому. Служитель во дворце первосвященника идёт ещё дальше: исправляет Его и ударяет по щеке. Но для него звучит приговор: он виновен в нарушении правосудия пред лицом правосудия и на месте, где правосудие должно свершаться.

Всё это говорит нам о том, каким путём шёл совершенный Учитель. Иногда внешнее было как будто против Него. Почему Он спал в лодке, когда бушевали ветер и волны? Или почему Он мешкал, в то время как друг Его Лазарь лежал больной в далёком селении Вифания? Но всё это было только внешнее и то лишь на мгновение. Мы слышали о путях Иисуса: о том, что Он спал и медлил; но мы видим также Его цель, конец: всё было совершенно. Во дни патриархов внешнее было против Бога, Которого знал Иов. С каждым новым вестником казалось, что это уж слишком, что это уж чересчур жестоко и безжалостно; но Богу, Которого знал Иов, не пришлось извиняться, как не пришлось извиняться Иисусу, о Котором писали евангелисты.

Поэтому, когда мы смотрим на Господа Иисуса как на Светильник в святилище, как на Свет в доме Божьем, мы сразу убеждаемся, что для Него не нужны были ни щипцы, ни лотки для нагара. В Нём нет ничего по их части. Следовательно, тем, кто принимался упрекать или обличать Его, когда Он был здесь, приходилось отступать обвинёнными и постыжёнными. Они применяли щипцы и лотки к Светильнику, Которому они не надобны, и тем самым они показывали лишь свою глупость; а свет этого Светильника сиял ещё ярче, не потому что Его поправляли щипцы, а потому что Он способен был предоставить (что Он и делал при каждом случае) всё новые и новые свидетельства того, что Он в них не нуждается.

И во всех этих примерах для нас есть урок, что нам лучше стать рядом и предоставить Иисусу продолжать Своё дело. Мы можем смотреть и поклоняться, но не вмешиваться или перебивать, как делали в своё время враги, родственники и даже ученики. Они не могли исправить свет, который сиял им; им следовало лишь радоваться ему и ходить в нём и не пытаться наладить или исправить его. Пусть око наше будет чистым, и светильник Господень непременно осветит всё тело.

Но я продолжаю. И далее можно рассмотреть то, что, как Он во дни Своего служения не извинялся перед судом человеческим, так и в час слабости, когда все силы тьмы были против Него, Он не отдавался жалости человеческой. Когда иудеи и язычники схватили Его, Он не умолял их и не искал Себе защитников. От Него не слышно ни просьбы о пощаде. Он молился Отцу в Гефсимании, но здесь Он не пытается тронуть сердце перво­свя­щен­ника или римского правителя. Всё, что Он гово­рит в этот час, служит лишь тому, чтобы изо­бли­чить грех, в который в этот час впадает человек, будь то иудей или язычник.

Какая картина! Может ли кто до глубины проникнуться этим сюжетом! Совершенный Человек ходил прежде по этой земле в полноте той нравственной славы, лучи которой Дух Святой после запечатлел на страницах Евангелий. И ничто (кроме простой, счастливой, серьёзной уверен­ности в Его любви лично к нам — да умножит Господь в нас эту уверенность), ничто так не по­мо­жет нам стремиться быть рядом с Ним, как то, ка­ким мы открываем Его Самого на этих страницах. Я знаю одного брата, который, рассматривая с сердцем полным любви Его светлые пути в четырёх Евангелиях, со слезами воскликнул: «О, если бы я был там с Ним!» Если мне можно говорить за других, то, возлюбленные, это именно то, чего мы желаем, и лишь этого мы ищем. Мы знаем эту нужду, но, можно добавить, и Господь знает наше желание.

Проповедник говорит: «Время сберегать, и время бросать» (Екл 3:6). Господь Иисус как сберегал, так и бросал в своё время.

Нет никакой растраты в служении сердца и рук человека, который поклоняется Богу, каким бы расточительным ни было это служение. «От Тебя всё, — говорит Господу Давид, — и от руки Твоей полученное мы отдали Тебе» (1Пар 29:14).

Его весь скот, что на тысяче гор, и всё, что наполняет вселенную (см. Пс 49). Но фараон считал намерение Израиля пойти поклониться Богу проявлением праздности, и ученики высказывали сомнение по поводу траты трёхсот динариев на тело Иисуса. Но отдать Господу то, что Его: хвалу или жертву, любовь сердца, служение рук или домашнее имение — не является ни праздностью, ни растратой. Наш первый долг — принести всё это Богу. Я ещё задержусь на мгновение на этой мысли.

Не от праздности Израильтяне покинули Египет, и не для пустой траты женщина разбила над головой Иисуса сосуд с благовонием, хотя, как мы видим, такие заключения делает своего рода бухгалтерия сынов этого века (и даже совсем не редко святых Божьих). Как можно, говорят они, отказываться от преимуществ этой жизни, не пользоваться возможностями многообещающей перспективы в этом мире? Можно, когда сердце познало, что значит идти этим путём вместе с отверженным Господом.

«Но это же праздность и расточительность, — ска­жут многие, — ведь тот, кто обладает преи­му­щест­вами и кто ищет и находит различные воз­можности преуспеть в этой жизни, может ис­пользовать их затем для Господа». Но эти люди совершенно ошибаются. Они ценят положение в этом мире и связанное с ним человеческое, земное вли­яние и относятся ко всему этому как к «дару для на­зидания, увещания и утешения». Но Христос, от Ко­торого отказались люди, преподаст нам (если мы познаём Его в ду­хе) совсем другой урок.

Положение в жизни, мирские преимущества, высоко ценимые возможности — это и есть тот самый Египет, который покинул Моисей. Он отказался называться сыном дочери фараоновой.

Египетские сокровища не представляли для него ценности, так как он не мог употребить их для Господа. И он ушёл оттуда, и Господь встретился ему и впоследствии употребил его не с тем, чтобы ока­зать доверие Египту с его сокровищами, но чтобы вы­вести оттуда народ Свой.

Немного задержимся на этом: думаю, это важно для нас.

Такое самоотречение, прекрасным примером которого служит Моисей, должно укорениться в нас в познании Спасителя нашего и доверии Ему, иначе в нашей жизни не будут проявляться Его качества, не будет видна Его удивительная нравственная красота. Если, конечно, отказ от чего-то и самоотречение основываются просто на религиозных принципах, например, на стрем­лении достигнуть собственной праведности или заиметь перед Богом какие-то заслуги, то это, мож­но сказать, ещё хуже, чем праздность и расто­чи­тельность. Это, скорее, показывает, что сатана взял над нами верх ещё прежде, чем мы попытались победить мир. Но если это совершается дейст­ви­тельно в вере и любви к отверженному Учителю и в сознании и признании Его отношения к веку сему развращённому, то это — поклонение Богу.

Служить людям, поступаясь Божьей истиной и Словом Его, не есть христианство, хотя те, кто так поступает, «благодетелями» называются. Истинное христианство взирает как на славу Божью, так и на благополучие людей; как только мы теряем это из вида, мы сразу впадаем в искушение назвать праздностью или растратой то, что на самом деле есть святое, разумное, последовательное и преданное служение Иисусу. Это воистину так, и об этом мне говорит то, что Господь оправдал женщину, которая вылила на Его голову дра­го­ценное миро (Мф 26). Во всех наших делах нам надлежит учитывать славу Божью, и также отказываться от всего, что не служит доброму по­ря­дку в мире и не приносит добра нашему ближ­нему. Господь Иисус отвечал всем требованиям Божьим в этом себялюбивом мире, но Он также, как мы знаем, отзывался на всякую нужду и просьбу к Нему ближнего.

Он знал, когда бросать и когда сберегать. «Ос­тавь­те её, — сказал он о женщине, которую уко­ря­ли за то, что она разбила ради Него сосуд с нар­дом. — Она доброе дело сделала для Меня». Но, на­кор­мив мно­жес­тво народа, Он сказал: «Соберите остав­шие­ся куски, чтобы ничего не пропало» (Ин 6:12).

Этим Он соблюдал Божественное правило: «Время сберегать, и время бросать» (Екл 3:6).

Если, с одной стороны, щедрое служение сердца и рук в поклонении не есть расто­чи­тель­ст­во, то с другой, каждая крошка человеческой пищи сбе­ре­гается, не выбра­сы­вается. Тот, Кто оправдывал трату трёхсот динариев в одном слу­чае, в другом не позволил оставить на земле куски от хлебов. В Его глазах те куски были священны. Это был хлеб жизни, трава, сеющая семя, ко­торую Бог дал человеку для жизни. И жизнь священ­на. Бог есть Бог живых. «Тебе это будет в пищу», — ска­зал об этом Бог, и поэтому Иисус считает это священным. «Дерево в поле — жизнь человека» (Втр 20:19 — нек. манускрипты), — говорил закон и соответственно предписывал тем, кто под законом: «Если долгое время будешь держать в осаде какой-нибудь город, чтобы завоевать его и взять его, то не порти дерев его, от которых можно питаться, и не опустошай окрестностей, ибо дерево на поле не человек, чтобы могло уйти от тебя в укрепление; только те дерева, о которых ты знаешь, что они ничего не приносят в пищу, можешь портить и рубить, и строить укрепление против города, который ведёт с тобою войну, доколе не покоришь его» (Втр 20:19-20). Было бы расточительностью, было бы осквернением так вот злоупотреблять пищей для жизни, которая была даром Божьим, поэтому Господь Иисус, пребывая в чистоте, в живой совершенной Божьей заповеди, не позволил оставить те куски на земле. «Соберите ос­тав­шиеся куски, — говорит Он, — чтобы ничего не пропало».

Это всего лишь немногие события; но все обстоятельства обычной человеческой жизни, как бы они ни менялись и какими бы незначи­тель­ны­ми они ни были, также украшали тропу, по которой шли Его святые усталые ноги. Челове­ческий глаз был неспособен проследить этот путь, но для Бога всё это было приятным благоуханием, благо­вон­ным курением, жертвой мирной, хлебным прино­шением во святилище.

Нужно также отметить, что Господь никогда не судил людей, как часто бывает с нами, по тому, как они к Нему относятся. По своей природе мы склонны судить других, глядя на то, как нас принимают, и мы делаем мерилом их качеств и зна­чи­мости наш к ним интерес. Но не таков Господь. Бог есть Бог ведения, и дела у него взвешены (1Цр 2:3). Каждое дело Он понимает полностью. Он по­ни­мает его во всём его нравственном значении и в соот­ветствии с этим взвешивает его. И вот, снова и сно­ва мы видим отображение этого Бога ведения в Личности Господа Иисуса Христа во дни Его слу­жения здесь. Пример тому можно найти в Луки 11. Фа­рисей, пригласивший Господа, казался учтивым и дружелюбным. Но Господь Иисус был «Богом ве­де­ния», и Он взвесил нравственную сущность всего этого.

Мёд учтивости, главный компонент в стряпне общественной жизни этого мира, не смог испор­тить ни вкус, ни суждение Господа. Он одобрял то, что совершенно. Любезность, пригласившая Его на обед, не должна влиять на суждение Того, Кто носит меры и весы святилища Божия. Эта любезность противостояла Богу ведения, и она не могла усто­ять, и никогда не сможет. О, как же обличает нас то, что мы теперь видим в Его жизни! Тот фарисей при­гла­сил Господа с определённой целью. Как толь­ко Господь переступил порог его дома, «гостеприимный хозяин» уже не играет роль хозя­ина — он фарисей. Он удивляется, почему его Гость не вымыл рук перед едой. Его привычная роль (за ко­то­рую он так взялся вначале) к концу получила своё полное выражение. И Господь соответственно отно­сится ко всей этой сцене, ведь Он взвешивал это как Бог ведения. Некоторые скажут, что веж­ли­вость, с которой Его приняли, требовала бы от Него мол­ча­ния. Но Он не мог смотреть на этого фари­сея, думая просто о его любезности к Нему. Ника­кой льстивый язык не мог повлиять на Его правед­ный суд. Он изобличает и судит, и завершение всей сце­ны оправдывает Его: «Когда Он говорил им это, книж­ники и фарисеи начали сильно приступать к Нему, вынуждая у Него ответы на многое, подыс­ки­ваясь под Него и стараясь уловить что-нибудь из уст Его, чтобы обвинить Его» (Лк 11:53-54).

Он, однако, совсем по-иному поступил в доме другого фарисея, который также пригласил Его пообедать (см. Лк 7). Ибо Симон пригласил Его без какой-то скрытой цели. Совсем наоборот. Он, кажется, тоже поступает как фарисей, внутренне обвиняя бедную грешницу того города и своего Гостя, Который позволил ей приблизиться. Но наружность не есть основание для праведного суда. Часто одни и те же слова в разных устах имеют совершенно разное значение. И поэтому Господь, Который взвешивал всё весами Божьими, называет его по имени и покидает дом Симона как гость, хотя Он мог бы изобличить и упрекнуть его. Он отличал фарисея из Луки 7 от фарисея из Луки 11, хотя Он обедал с ними обоими.

Точно таким же мы видим Господа в разговоре с Петром в Матфея 16. Пётр выражает любовь и явную привязанность к своему Учителю: «будь милостив к Себе, Господи! да не будет этого с Тобою!» Но Господь Иисус судит о словах Петра только в соответствии с их нравственным значением. Когда кто-то старается быть с нами дружелюбным, нам бывает по-настоящему трудно так поступать. «Отойди от Меня, сатана», — просто добродушный человек вряд ли смог бы так ответить на те слова. Но я повторяю, Господь слушал слова Петра не как какое-то выражение доброжелательности к Нему. Он судил их, Он взвесил их в присутствии Божьем и сразу же понял, что враг вложил их; ведь тот, кто может принимать вид ангела света, также часто прячется за учтивыми доброжелательными словами.

И точно так же Господь поступил с Фомой в Иоан­на 20. Фома только что поклонился Ему: «Гос­подь мой и Бог мой», — сказал он. Но даже эти слова не могли увести Господа Иисуса с той нравст­вен­ной высоты, на которой Он пребывал и с которой слы­шал и видел всё. То были искренние слова, сло­ва того, кто, просвещённый Богом, кается перед вос­кресшим Спасителем и, вместо того, что­бы даль­ше сомневаться, поклоняется Ему. Но Фома ос­та­­­вал­ся вдали так долго, как это было возможно. Это было слишком. Все они до этого не верили в вос­­к­­ре­сение Христа, но Фома намерен был упорст­во­­вать в неверии, пока его не убедили бы чувст­ва— осязание и зрение. Таким было его нравст­вен­ное состояние; и именно на это смотрит Господь Ии­сус и, как когда-то Петра, ставит его теперь на место словами: «Ты поверил, потому что увидел Меня; блаженны невидевшие и уверовав­шие» (Ин 20:29). Разве мы не удивились бы в подоб­ной ситуации? Разве наши сердца не уступили бы на­тис­ку со стороны добродушия Петра и поклоне­ния Фомы? Но наш совершенный Учитель здесь не за Себя заступался, а за Бога и за истину Его. В древ­ние времена израильтянам не удалось задобрить лестью ковчег Господень. Они могли воздать ему по­чес­ти, взять его с собой на сражение, говоря, что те­перь, когда с ними ковчег, всё у них должно быть хорошо. Но Богу Израилеву этого мало. У Него были другие мысли. Хотя ковчег был среди войска израильтян, они потерпели от филистимлян поражение. И Фома с Петром, хотя они и прославили Его, должны выслушать порицание от Господа Иисуса, Который остаётся тем же Богом Израилевым.

[1] Лука 2: 51 – здесь и далее прим. перев.

[2] Лука 2: 49.

[3] Екклесиаст 3: 11.

[4] Иоанн 4: 5.

[5] Иоанн 2: 16, 17.

[6] Лука 9: 52-56.

[7] Флп. 4: 12.

[8] 2Птр. 1: 16.

[9] В Синод пер. Матф. 2: 23 – «Назореем».

[10] Буквально: «не поняла».

[11] Быт. 47:9.

[12] Более точный перевод Евр. 7:7 «… меньший благословляется тем, кто лучше».

[13] Мрк. 6:31.